Сгорели в памяти дотла
Костры сибирской лесосеки.
Но в тайниках её навеки
Осталась теплая зола.
И лишь подует горький ветер
С далеких, выжженных полян,
Как затрещат сухие ветви,
Метнутся тени по стволам.
Сохатый бросится, испуган,
Рванёт по зарослям густым.
И ругань, ругань, ругань, ругань
Повиснет в воздухе, как дым.
Взметнутся кони на ухабы,
Таща корявый сухостой.
И кто-то крикнет:
«Бабы! Бабы!
Гляди-ка, бабы, с ноль шестой!..»
Она запомнилась навеки…
По хрусткой наледи скользя,
Она несла по лесосеке
Большие юные глаза.
Она искала земляков,
Она просила: «Отзовитесь».
И повторяла:
«Лабас ритас!..»*
Я не слыхал печальней слов.
Она сидела у огня,
Ладони маленькие грела
И неотрывно на меня
Сквозь пламя желтое смотрела.
Густым туманом по ручью
Стелилось пасмурное небо…
И я сказал ей:
«Хочешь хлеба?»
Она ответила:
«Хочу».
И я отдал ей все до крошки.
Был слышен где-то крик совы.
Желтели ягоды морошки
Среди оттаявшей травы…
И было странно мне тогда,
Что нас двоих,
Таких неблизких,
В седой глуши лесов сибирских
Свела не радость,
А беда.
1965
Анатолий Жигулин.
*) «Лабас ритас» — доброе утро по-литовски, примечание автора.
