Христианство вернуло людям серьезное отношение к своему мировоззренческому и религиозному выбору, отстояло их право на выбор. Как мы помним, языческий мир встретил христианство устало-разочарованной репликой Понтия Пилата: «Что есть истина?»
Римский чиновник не ждал ответа: он был убежден в том, что ответа на его вопрос быть вообще не может. Он не желал продолжения разговоров на тему, которая казалась недостаточно серьезной, чтобы привлекать внимание образованных и деловых людей...
А затем в течение еще трехсот лет этот сюжет будет повторяться вновь и вновь. Христианская проповедь — возмущение язычников дерзкой самоуверенностью христиан — арест — увещание к рассудительности — отказ от произнесения примиряющих слов («Вы правы. Я не то хотел сказать!») — казнь...
То, что было для христиан самым радостным в их новой вере, — именно это было самым возмутительным в глазах остальных. Христиане радовались, что они нашли Бога. Не семейного гения, не племенного божка, не подполковника «космической иерархии», но — Абсолютного Бога. В христианстве Абсолют, Первоединое, Первопричина, Первоисток, Бог, Господь и Спаситель — одно: «Отец вернулся!!!»
На этот радостный крик соседи умудренно отвечали: «Да быть такого не может. С Отцом общаться нельзя вообще. И потом, если бы Он и вернулся, то сделал бы это иначе. Во-первых, Он пришел бы не к вам, презренным евреям, а к нам, благородным римлянам. Во-вторых, Он это сделал бы с триумфом, подобным тем торжествам, что устраивают наши императоры, возвращаясь домой с войны. И уж конечно, Он не дал бы Себя распять. Не может быть Владыкой Вселенной Тот, Кто даже похоронен был в чужой могиле!»
Но христиане помнили предупреждение апостола Павла: Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти (Кол. 2, 8-10).
Вот так: Тот, Кто был распят по решению не самого высокого римского чиновника, есть глава всякого начальства и власти. В Том, Кто не смог даже Свой Крест донести до места казни без посторонней помощи, обитает вся полнота Божества телесно...
Христиане раздражали язычников своей дерзкой самоуверенностью, парадоксами своей проповеди. Но главное — своим отказом чтить святыни других религий. И империя начала преследовать христиан, требуя от них терпимости. Христиан ослепляли, требуя от них «широты взглядов». Христиан запрещали, требуя: «запрещено запрещать!», «не смейте своим адептам запрещать молиться нашим богам!»
Христиане же предложили различать терпимость идейную и терпимость гражданскую. У людей должно быть право на несогласие, на дискуссии, на резкую оценку противоположных взглядов. Но государству не следует вмешиваться в эти споры — ибо «по человеческому праву каждый может почитать то, что он хочет... и одной вере не свойственно притеснять другую, так как жертвы требуются от духа волящего» (Тертуллиан. Послание к Скапуле, 2)
Как позднее скажет русская поговорка: «Невольник — не богомольник»... «Не убивая врагов своей религии можно ее защитить, а умирая за нее. Если вы думаете служить ей, проливая кровь во имя ее, усиливая пытки, вы ошибетесь. Ничто не должно быть так свободно, как исповедание веры» (Лактанций. Божественные установления. 5, 20).
Увы, языческие понятия об отношениях религии и государства оказались во много раз живучее самого язычества, а потому и в христианском мире оказались возможны слова, призывающие к убийствам: «Люди у нас простые, не умеют по обычным книгам говорити: таки вы о вере никаких речей с ними не плодити; токмо для того учинити собор, чтоб казнить их и вешати» (Архиепископ Геннадий Новгородский. Цит. по Григоренко А. Духовные искания на Руси конца XVI века).
Но все же для столь консервативного института, как Церковь, было невозможно полностью забыть суждения древнейших святых Отцов, восставших против любого насилия в области религии. И поэтому полемика о том, должно ли государство признавать свободу совести, вспыхивала вновь и вновь — и причем даже «диссиденты» могли использовать общеавторитетные христианские источники (сторонники свободы совести ссылались на Евангелие и древнейшие христианские авторитеты поры Церкви Гонимой; противники — на Ветхий Завет и на позднейшие примеры времен Церкви Господствующей).
Более того — каждый раз, когда христиане становились гонимыми в той или другой стране, они начинали повторять аргументы первых апологетов. Но, увы, едва лишь христиане чувствовали возможность власти, в их голосе неизменно снова слышались стальные интонации... Чудовищнее всего этот перевертыш наблюдать в современной России: уцелевшие от меча пытаются перехватить меч, чтобы самим обрушить его на голову мыслящих иначе...
И практически никем из церковных проповедников не предлагается увидеть в тех неслыханных гонениях, которые наша Церковь пережила в XX веке, расплату за те гонения и призывы к гонениям, которыми были полны ее же история и ее издания в предшествующие столетия (ибо даже из уст Святых и даже в XIX веке раздавались призывы ввести смертную казнь для проповедников атеизма)...
Итак, требование свободы совести — это дар, который христианские мученики принесли в жизнь людей. Увы, это был тот дар, от которого потом неоднократно отрекались христианские же иерархи. И все же: «Можно быть недовольным Церковью за то, что она позже стала злейшим врагом терпимости, но не надо забывать, что она объявила ее прежде всех» (Буассье Г. Падение язычества).
Именно Христос произнес формулу, впервые в истории разделившую религиозное и племенное: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Эти слова вызвали подлинное изумление.
Чтобы понять его, прочитаем полностью этот фрагмент: «Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет?
Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22, 15-22).
Понятно, чем пытались фарисеи «уловить» Иисуса: если Он скажет, что подать платить надо — они разгласят по Иудее, что Иисус — коллаборационист, что Он не несет Израилю освобождения, а, значит, не является Мессией... Если же Он скажет, что платить дань империи не надо, то фарисеи известят об этом бунте в римскую администрацию, а та положит конец существованию проблемы по имени Иисус.
Решение Христа удивительно точно. Он просит дать Ему монету, которой платится подать... Дело в том, что монет в Палестине ходило две. Евреи добились от Рима важной уступки: им было разрешено чеканить собственную монету. Евреи соглашались пользоваться римской монетой в обычной торговле. Но было одно пространство, куда они не могли допустить римские деньги.
На римских монетах были изображения богов (и олимпийских, и земных — императоров). Надписи на этих монетах гласили, что императоры — боги. Таким образом, каждая монета была и карманным идолом, и языческой декларацией. В храм же ничто языческое не могло быть внесено. Но подать в храм приносить надо. Жертвенных животных приобретать надо. На нечистые же деньги нельзя приобрести чистую жертву...
Евреи, очевидно, достаточно доходчиво объяснили римским властям, что если им не будет разрешено чеканить свою монету, имеющую хождение в храмовом пространстве, то народ взбунтуется. Римская империя была достаточно мудра, чтобы не раздражать покоренные ею народы по мелочам. Так в Палестине продолжали выпускаться свои монеты (священные полусикли; см. Лев. 5,15; Исх. 30,24). И те самые менялы, что сидели во дворе Храма, как раз переводили светские, нечистые деньги в религиозно-чистые.
Итак, Христа спрашивают о том, надо ли платить налог Риму. Христос же просит показать, какими деньгами уплачивается этот налог. Ему, естественно, протягивают римский динарий. Следует встречный вопрос: «Чье это изображение и надпись?». Этот вопрос является решающим потому, что по представлениям античной политэкономии правитель был собственником земных недр и, соответственно, всего золота, добываемого в его стране. И, значит, все монеты считались собственностью императора, лишь на время одолженной им своим подданным. Значит, монета и так принадлежит императору. Почему бы тогда не вернуть ее владельцу?
Первичный смысл ответа Христа ясен: Храму надо отдать храмовую монету, а Риму — римскую. Но если бы Спаситель ответил именно этими словами — то этим бы смысл Его ответа и ограничился бы... Однако Господь отвечает иначе: «Отдайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Тем, кто не держал в руках римские динарии, дерзость и глубина этого ответа непонятны. Дело в том, что на динарии императора Тиберия (в ту пору правившего Римом) была надпись: «Tiberius Caesar Divi Augusti Filiis Augustus Pontifex Maximus» (Тиберий Цезарь, сын божественного Августа, Август, верховный понтифик).
Истинный Сын Божий держал в руках монету, на которой было написано, что сыном бога является император...
Тут или-или. Или Христос есть Путь (Ин. 14,6), или император — мост (понтифик означает мостостроитель; тот, кто строит мост между миром богов и миром людей). Или Христос является единственным Посредником между Богом и человеком (1 Тим. 2,5). Или таким посредником является царь. Монета утверждает, что император — сын бога и сам обладает божественным статусом и достоин божественного поклонения...
Так что в этом случае должны были бы означать слова «отдайте Богу Богово»? Да, благоверный римлянин должен был бы эти слова отнести к динарию и к императору. Но Христос, очевидно, не в этом смысле сказал эти слова. Он противопоставил Бога, истинного Бога и — императора. Отныне государственная власть была десакрализована: император — не бог. Ему могут принадлежать деньги, но не совесть человека.
Андрей Вячеславович Кураев.