Малахитовая чекушка II (Питер Пауль Бажов)

Жил в Малых Трусянах мужик один мастеровой. Ермолкой звали. И знали его все как знатного резца по пенопласту. Мог из него любую поделку сварганить: поплавок, там, али растирку для лыжной мази, а то и ягодку каку. Сварганит да продаст, кто купит. А кто сразу-то евонную поделку не купит — Ермолка кусок пенопласта возьмёт, да как по стеклу проведёт — и покупатель, слышь-ко, сразу шелковый делается!.. Купит у его весь пенопласт, только чтоб скрипеть перестал!

Вот что значит подход к клиенту и наша уральска технология успешных продаж!

У Таютки-то, у которой отец возле «Овощного» на баяне играет, ноги длинные отросли. Мужики со всего Карабаша глядеть ходили, как она их на колонке моет. И вот девке думка в голову запала: а ну как я эти ноги в столицу отвезу, может, кому глянутся?

А тут как раз слух по телевизеру прошёл, дескать, сгоняют всех парней да девок в Москву на каку-то фабрику…

Ну, Таютка, не будь дура, баян отцов продала, добралась до Москвы, где люди знатные живут. Сробела поначалу-то, а потом глядит: хоть и Москва, а шахты-то — вот они! Заходит Таютка в шахту, а там на входе — двери заколдованны! Своих пускают, чужих кусают.

Огляделась девка — сбоку проход, но сторожит его старуха злая. Вспомнила тут Таютка слова батины. Не обычные слова-то, заговоренные. Он их говорил, когда его, выпимшего, в дверь не пускали.

Крикнула их по памяти, старуха-то и — хлоп в обморок! А как иначе? На Урале всегда силу слова знали!

Прошла Таютка в шахту — мать честная! Вагонетки лаковы, горный люд одет феньдеперисто, крыс да ящерок не видать, хотя есть, конечно.

Едет и видит — написано: «ВДНХ». Таютка с детства смышлёная была, поняла, что это сокращённо: «Выходи, девушка!»

Вышла она, нашла апартаменты, где, значит, фабрика была. А там приказчик строгий, из явреев. Таютку-то он сразу приметил и в Париж на како-то Явровиденье повёз. Стала там, значит, Таютка петь да плясать. Где ножкой топнет — там аплодисмент! Иностранцы дивятся, налюбоваться не могут. Дак и вы тоже полюбуйтеся, эхвир-то вот он уже — в воскресенье!..

Кондуктора-то наши уральские завсегда на весь салон гремели. Бывало, народишко и в трамвай заходить боялся — а ну как тамотко кондуктор шумит. Страшно, конечно, а в завод ехать надо.

И вот стали люди замечать, что ежели где кондуктор пройдет, то там меди да серебра в карманах меньше становится. А это верный признак, что кондукторы с Медным али с Серебряным полозом знаются…

А пуще всех славилась Катерина из 14-го трамвая, которая из оперных артисток. Народ у ей по пять раз проезд оплачивал, да еще штрафы, вот она по пять-шесть планов-то и делала.

И вот как-то раз забрались дед Наждак с внуком Шуркой-шкуркой в этот самый катькин трамвай. Сели, вид сделали, будто спят. Ну, дед-то и впрямь заснул, а внучек-то, хоть и глаза прижмурил, а всё примечает. И видит он картину дивную: вдруг откуда ни возьмись появилась бабка Верка-пенсионерка! И ну по вагону плясать, свободно место искать!

Нашла, села, а Катька-кондукторша на неё налетела коршуном, дескать, деньги давай, старая!!! Дашь — вместе спляшем, а не дашь — раздельно плясать будем: я тут, а ты — вон! — на проезжей части!

И давай коленца выделывать, да не простые, а всё под зад бабке. Да не так проста оказалась Верка-пенсионерка. Разложила тряпицу каку-то, а там — гля-ко! — удостоверение волшебное! Да по морде им Катьке-кондукторше, по морде!…

С тех пор кондукторы-то у нас по трамваям потише стали шуметь. Стали «пожалусто» говорить да протчи иностранны слова. И теперь на работу по утрам народишко гораздо охотнее ездит. Не то что раньше-то.

Татуировки-то наши уральские всяк знает. А вот повторить такое, живого человека ладом разукрасить не всяк может. Тут ведь понятие надобно. Много было на наших уральских зонах художников, а только все тьфу против Мишки Иголки. Уж он и змейку мог сделать, и церкву с куполами, и крест на пузе, и «Север» на руке выколоть.

И вот как-то раз приходит к Мишке один вор и говорит:

— Слышь-ко, кольщик, я вот собрался вором становиться законным, а туловище у меня как есть белое, ведь меня в бане-то высмеют, да не по разу, а если мыло уроню, так и подавно. Ты уж наколи мне чего положено, ну, там, туза бубённого али картинку про то, что нас губит, а уж я в долгу не останусь.

Ну, взялся Мишка за работу. Усадил этого закащщика и айда! Да, слышь-ко, увлёкся — и колет, и колет! Три дня глаз не смыкал, всю душу вложил — и на плечах погоны, и по рукам-ногам лампасы, и на груди профиль Сталина, и на спине собор Василия Блаженного, и на пальцах год рождения и перстни, и паутину в подмышках, и «Не забуду мать родную!» Одним словом — красота!

Только промашку одну Мишка дал. На левой ягодице чёртика наколол с лопатой, который при ходьбе, значится, будто уголь подкидывает. По запарке наколол, а потом думает: «Мать честная! Что же я такое натыкал-то! Ведь убьёт меня вор за такую мою работу!»

А вор спит, уморился за трое суток-то…

Тогда Мишка решил: будь что будет, минуты за три выколол спящему закащщику на веках: «Они устали», да и кинулся в бега!

Больше на той зоне Мишку не видывали. А вор проснулся и остался досиживать свой срок. Да только не вором, а в другой, самой мало-мальской должности. Кочегаром.

Которые физики-атомщики в Америку-то не уехали, все на Урале остались и бизнесом занялись. И такие, слышь-ко, затейники — кто стиральными шкатулками торгует, кто тувалетной бумагою, а кто и ценной. И каждый в своём торговом деле — первейший мастер, каких поискать.

Дак ведь и ищут многих-то! А найти всё ж не могут, потому как мастер с образованием — он и в прятках мастер!..

Катерина, это которая за Данилу не вышла, потому что он с Дарьей гулял, конечно, дура конченная… А Данило-то, как его из дома-то выгнали, во второй дом пошёл, к Настасье. И построил с ней такие отношения, что все только ахали, да SMS-ки слали.

Потому как живинка, али женилка в деле — она завсегда человека за собой ведёт и завсегда к бабам выведет!..

Хворобы-то наши уральские всяк знает. Вся Рассея дивилась умению наших мужиков да девок на пустом месте цеплять всяки недуги да болячки диковинны. И в Москву, и в Сам-Петербурх посылали наши старатели свои затейливые хвори с купцами. Тут тебе и ящурка, и рожица, и свинка, и герпес узорный, и цветок мочекаменный. Не хуже французов болели, али, там, немцев!

Ну, и я кой-чем хворал. Чем не скажу, а врать неохота.

Барабаны-то наши уральские на весь мир гремели!

Поперву-то, слышь-ко, барабанодробильную фабрику ещё сам Бешбармак Тимофеич разорил, когда по пути в Сибирь на Урале безобразничал.

Потом уж Гремидовы понастроили дробилок-то, и на Тоболе-реке, и на Чусовой-реке, и на Нейве-реке… Гром от ихних заводов стоял по всей империи! Громче пушек барабаны уральские бухали!

Только со временем стал народишко-то местный глохнуть…

Чево говоришь? А? Да ну тя, в самом деле, губами тока шлёпашь. Хватит тебе сказов-то нынче.

Красная Бурда.

© 2006

• Другие тексты из журнала «Красная Бурда» на сайте «Апология здравого смысла»